"ЭРИКА" БЕРЕТ ЧЕТЫРЕ КОПИИ

          
 ЛЕТЯТ УТКИ 
              Посвящается Л.Пинскому

С севера, с острова Жестева
Птицы летят,
Шестеро, шестеро,шестеро
Серых утят,
Шестеро, шестеро к югу летят...
Хватит хмуриться, хватит злобиться,
Ворошить вороха былого,
Но когда по ночам бессонница,
Мне на память приходит снова --
Мутный за тайгу
Ползет закат,
Строем на снегу
Пятьсот зэка.
Ветер мокрый хлестал мочалкою,
То накатывал, то откатывал,
И стоял вертухай с овчаркою
И такую им речь откалывал :
"Ворон, растудыть, не выклюет
Глаз, растудыть, ворону,
Но ежели кто закосит, --

То мордой в снег,
И прошу, растудыть, запомнить,
Что каждый шаг в сторону
Будет, растудыть, рассматриваться
Как, растудыть, побег !.."

Вьюга полярная спятила --
Бьет наугад !
А пятеро, пятеро, пятеро
Дальше летят,
Пятеро, пятеро к югу летят...

Ну, а может, и впрямь бессовестно
Повторяться из слова в слово ?!
Но когда по ночам бессонница,
Мне на память приходит снова --

Не косят, не корчатся
В снегах зэка,
Разговор про творчество
Идет в ЦК.

Репортеры сверкали линзами,
Кремом бритвенным сверкала харя,
Говорил вертухай прилизанный,
Непохожий на вертухая :

"Ворон, извиняюсь, не выклюет
Глаз, извиняюсь, ворону,
Но все ли сердцем усвоили
Чему учит нас Имярек ?!

И прошу, извиняюсь, запомнить,
Что каждый шаг в сторону
Будет, извиняюсь, рассматриваться
Как, извиняюсь, побег !"

Грянул прицельно с надветренной
В сердце заряд,
А четверо, четверо, четверо
Дальше летят !..
И если долетит хоть один, значит, стоило,
                значит, надо было лететь !..


 ГУСАРСКАЯ  ПЕСНЯ 

По рисунку палешанина
Кто-то выткал на ковре
Александра Полежаева
В черной бурке на коне.

           Тезка мой и зависть тайная,
           Сердце горем горячи !
           Зависть тайная, "летальная" --
           Как сказали бы врачи.
Славно,братцы,славно,братцы,славно,братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя !
Ах,кивера да ментики, ах,соколы-орлы,
Кому вы в сердце метили ле-пажевы стволы ?
Не мне ль вы в сердце метили ле-пажевы стволы !

А беда явилась за полночь,
Но не пулею в висок,
Просто в путь, в ночную заволочь,
Важно тронулся возок.

           И не спеть, не выпить водочки,
           Не держать в руке бокал !
           Едут трое, сам в середочке,
           Два жандарма по бокам.

Славно,братцы,славно,братцы,славно,братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя !
Ах,кивера да ментики, пора бы выйти в знать,
Но этой арифметики поэтам не узнать,
Ни прошлым, и ни будущим поэтам не узнать.

Где ж друзья,твои ровесники ?
Некому тебя спасать !
Началось все дело с песенки,
А потом -- пошла писать !
            И по мукам, как по лезвию...
            Размышляй теперь о том,
            То ли броситься в поэзию,
            То ли сразу -- в желтый дом...
Славно,братцы,славно,братцы,славно,братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя !
Ах,кивера да ментики, возвышенная речь !
А все-таки наветики страшнее, чем картечь !
Доносы и наветики страшнее, чем картечь !
По рисунку палешанина
Кто-то выткал на ковре
Александра Полежаева
В черной бурке на коне.
             Но оставь, художник, вымысел,
             Нас в герои не крои,
             Нам не знамя жребий вывесил,
             Носовой платок в крови...
Славно,братцы,славно,братцы,славно,братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя !
Ах,кивера да ментики, нерукотворный стяг !
И дело тут не в метрике, столетие -- пустяк !
Столетие, столетие, столетие -- пустяк...



          
 ПАМЯТИ  Б.Л.ПАСТЕРНАКА 

   "... правление Литературного Фонда СССР изве-
   щает о смерти писателя, члена Литфонда, Бори-
   са   Леонидовича  Пастернака,   последовавшей
   30 мая сего года, на 71-ом году жизни,  после
   тяжелой и продолжительной болезни, и выражает
   соболезнование семье покойного".

     Единственное, появившееся в газетах, вернее,
     в одной -- "Литературной газете", -- сообще-
     ние о смерти Б.Л.Пастернака.

Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели !

И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье...
Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане !

Даже киевские "письмэнники"
На поминки его поспели !..
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели !

И не то чтобы с чем-то за-сорок,
Ровно семьдесят -- возраст смертный,
И не просто какой-то пасынок,
Член Литфонда -- усопший сметный !

Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся,сволочи,
Что он умер в своей постели !

     "Мело, мело, по всей земле, во все пределы
     Свеча горела на столе, свеча горела..."

Нет, никакая не свеча,
Горела люстра !
Очки на морде палача
Сверкали шустро !
А зал зевал, а зал скучал --
Мели, Емеля !
Ведь не в тюрьму, и не в Сучан,
Не к "высшей мере" !
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу,
Голосованьем !
И кто-то,спьяну, вопрошал :
"За что? Кого там ?"
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом...
Мы не забудем этот смех,
И эту скуку !
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку !
    "Гул затих.Я вышел на подмостки.
     Прислонясь к дверному косяку..."
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул...
А над гробом встали мародеры,
И несут почетный караул...   Ка-ра-ул!



 СНОВА  АВГУСТ 
  Посвящается памяти А.А.Ахматовой.

         Анна Андреевна очень боялась и не любила
   месяц август  и  считала  этот месяц для  себя
   несчастливым, и имела  к этому все  основания,
   поскольку в августе был расстрелян Гумилев, на
   станции Бернгардовка, в августе был арестован ее
   сын Лев,в августе вышло известное постановление
   о журнале "Звезда" и "Ленинград" и т.д.

     "Кресты" -- ленинградская тюрьма
     Пряжка -- район в Ленинграде.

         "... а так как мне бумаги не хватило,
         я на твоем пишу черновике..."

            Анна Ахматова "Поэма без героя"


В той злой тишине, в той неверной,
В тени разведенных мостов,
Ходила она по Шпалерной,
Моталась она у "Крестов".

Ей в тягость? Да нет, ей не в тягость --
Привычно, как росчерк пера,
Вот если бы только не август,
Не чертова эта пора !

Таким же неверно-нелепым
Был давний тот август, когда
Над черным бернгардовским небом
Стрельнула,как птица, беда.

И разве не в августе снова,
В еще не отмененный год,
Осудят мычанием слово

И совесть отправят в расход ?!
Но это потом, а покуда
Которую ночь  -- над Невой,
Уже не надеясь на чудо,
А только бы знать, что живой !
И в сумерки вписана четко,
Как вписана в нашу судьбу,
По-царски небрежная челка,
Прилипшая к мокрому лбу.
О, шелест финских сосен,
Награды за труды,
Но вновь приходит осень --
Пора твоей беды !
И август, и как будто
Все тоже,как тогда,
И врет мордастый Будда,
Что горе -- не беда !
Но вьется, вьется челка
Колечками на лбу,
Уходит в ночь девчонка
Пытать твою судьбу.
По улице бессветной,
Под окрик патрулей,
Идет она бессмертной
Походкою твоей,
На праздник и на плаху
Идет она, как ты !
По Пряжке, через Прагу --
Искать свои "Кресты" !


И пусть судачат глупые соседи,
Пусть кто-то обругает не со зла,
Она домой вернется на рассвете
И никому ни слова -- где была...

Но с мокрых пальцев облизнет чернила,
И скажет, примостившись в уголке :
"Прости, но мне бумаги не хватило,
Я на твоем пишу черновике..."




 НА  СОПКАХ  МАНЧЖУРИИ 
            Памяти М.М.Зощенко

В матершинном субботнем загуле шалманчика
Обезьянка спала на плече у шарманщика,
А когда просыпалась, глаза ее жуткие
Выражали почти человечью отчаянность,
А шарманка дудела про сопки манчжурские,
А Тамарка-буфетчица очень печалилась...
       Спит Гаолян,
       Сопки покрыты мглой...
Были и у Томки трали-вали,
И не Томкой -- Томочкою звали,
Целовались с миленьким в осоке,
И не пивом пахло, а апрелем,
Может быть, и впрямь на той высотке
Сгинул он, порубан и пострелян...
       Вот из-за туч блеснула луна,
       Могилы хранят покой...
А последний шарманщик -- обломок империи,
Все пылил перед Томкой павлиньими перьями,
Он выламывал, шкура, замашки буржуйские --
То, мол, теплое пиво, то мясо прохладное,
А шарманка дудела про сопки манчжурские,
И спала на плече обезьянка прокатная...
        Тихо вокруг,
        Ветер туман унес...
И делясь тоской,как барышами,
Подпевали шлюхи с алкашами,
А шарманщик ел, зараза, хаши,
Алкашам подмигивал прелестно --
Дескать, деньги ваши -- будут наши,

Дескать, вам приятно -- мне полезно !
         На сопках Манчжурии воины спят,
         И русских не слышно слез...

А часов этак в десять, а может, и ранее,
Непонятный чудак появился в шалмании,
Был похож он на вдруг постаревшего мальчика.
За рассказ, напечатанный неким журнальчиком,
Толстомордый подонок с глазами обманщика
Объявил чудака всенародно обманщиком...
         Пусть Гаолян
         Нам навевает сны...

Сел чудак за стол и вжался в угол,
И легонько пальцами постукал,
И сказал, что отдохнет немного,
Помолчав, добавил напряженно, --
"Если есть "Боржом", то ради Бога,
Дайте мне бутылочку "Боржома"..."
         Спите, герои русской земли,
         Отчизны родной сыны...

Обезьянка проснулась, тихонько зацокала,
Загляделась на гостя, присевшего около,
А Тамарка-буфетчица -- сука рублевая,
Покачала смущенно прическою пегою,
И сказала :"Пардон, но у нас не столовая,
Только вы обождите, я за угол сбегаю..."
         Спит Гаолян,
         Сопки покрыты мглой...

А чудак глядел на обезьянку,
Пальцами выстукивал морзянку,
Словно бы он звал ее на помощь,
Удивляясь своему бездомью,
Словно бы он спрашивал -- запомнишь ? --
И она кивала -- да, запомню, --

         Вот из-за туч блеснула луна,
         Могилы хранят покой...
Отодвинул шарманщик шарманку ботинкою,
Прибежала Тамарка с боржомной бутылкой --
И сама налила чудаку полстаканчика,
(Не знавали в шалмане подобные почести),
А Тамарка,в упор поглядев на шарманщика,
Приказала :"Играй, -- человек в одиночестве". --
         Тихо вокруг,
         Ветер туман унес...
Замолчали шлюхи с алкашами,
Только мухи крыльями шуршали...
Стало почему-то очень тихо,
Наступила странная минута --
Непонятное, чужое лихо --
Стало общим лихом почему-то !
         На сопках Манчжурии воины спят,
         И русских не слышно слез...
Не взрывалось молчаньем, ни матом, ни брехами,
Обезьянка сипела спаленными бронхами,
И шарманщик, забыв трепотню свою барскую,
Сам назначил себе -- мол, играй, да
                              помалкивай,--
И почти что неслышно сказав,--
                              благодарствую,--
Наклонился чудак над рукою Тамаркиной...
         Пусть Гаолян
         Нам навевает сны...
И ушел чудак, не взявши сдачи,
Всем в шалмане пожелал удачи...
Вот какая странная эпоха --
Не горим в огне -- и тонем в луже !
Обезьянке было очень плохо,

Человеку было много хуже !
         Спите, герои русской земли,
         Отчизне родной сыны...



 ЛЕГЕНДА  О  ТАБАКЕ 

       Посвящается  памяти замечательного человека,
       Александра Ивановича  Ювачева,  придумавшего
       себе  странный  псевдоним -- Даниил Хармс --
       писавшего прекрасные стихи и прозу, ходивше-
       го в автомобильной кепке и с неизменной труб
       кой   в   руках,    который    действительно
       исчез, просто вышел на улицу и исчез. У него
       есть такая пророческая песенка:

          "Из дома вышел человек
          С веревкой и мешком
          И в дальний путь, и в дальний путь,
          Отправился пешком,
          Он шел, и все глядел вперед,
          И все глядел вперед,
          Не спал, не пил,
          Не спал, не пил,
          Не спал, не пил, не ел,
          И вот однажды, по утру,
          Вошел он в темный лес,
          И стой поры, и с той поры,
          И с той поры исчез..."

Лил жуткий дождь,
Шел страшный снег,
Вовсю дурил двадцатый век,
Кричала кошка на трубе,
И выли сто собак,
И, встав с постели, человек
Увидел кошку на трубе,
Зевнул, и сам сказал себе --
Кончается табак!
Табак кончается -- беда,
Пойду куплю табак,

И вот..., но это ерунда,
И было все не так.

Из дома вышел человек
С веревкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком...
И тут же, проглотив смешок,
Он сам себя спросил --
А для чего он взял мешок?
Ответьте, Даниил!
Вопрос резонный, нечем крыть,
Летит к чертям строка,
И надо, видно, докурить
Остаток табака...

Итак, однажды, человек
Та-та-та с посошком...
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел, и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел...

А может, снова все начать,
И бросить этот вздор?!
Уже на ордере печать
Оттиснул прокурор...

Начнем вот этак -- пять зайчат
Решили ехать в Тверь...
А в дверь стучат,
А в дверь стучат --

Пока не в эту дверь.
Пришли зайчата на вокзал,
Прошли зайчата в зальце,
И сам кассир, смеясь, сказал --
Впервые вижу зайца!
Но этот чертов человек
С веревкой и мешком,
Он и без спроса в дальний путь
Отправился пешком,
Он шел, и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел.
И вот, однажды, по утру,
Вошел он в темный лес,
И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез.
На воле -- снег, на кухне -- чад,
Вся комната в дыму,
А в дверь стучат,
А в дверь стучат,
На этот раз -- к нему!
О чем он думает теперь,
Теперь, потом, всегда,
Когда стучит ногою в дверь
Чугунная беда?!
А тут ломается строка,
Строфа теряет стать,
И нет ни капли табака,
А  т а м -- уж не достать!
И надо пропускать стишок,

Пока они стучат...
И значит, все-таки -- мешок,
И побоку зайчат.
(А в дверь стучат!)
В двадцаьый век!
(Стучат!)
Как в темный лес.
Ушел однажды человек
И навсегда исчез!..
Но Парка нить его тайком
По-прежнему прядет,
А он ушел за табаком,
Он вскорости придет.

За ним бежали сто собак,
А он по крышам лез...
Но только в городе табак
В тот день как раз исчез,
И он пошел в Петродворец,
Потом пешком в Торжок...
Он догадался, наконец,
Зачем он взял мешок...

Он шел сквозь свет
И шел сквозь тьму,
Он был в Сибири и в Крыму,
А опер каждый день к нему
Стучится, как дурак...
И много, много лет подряд
Соседи хором говорят --
Он вышел пять минут назад,
Пошел купить табак...




 ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ИТАКУ 
  Памяти Осипа Эмильевича Мандельштама

          ...в  квартире,  где  он жил, находились,
          он, Надежда Яковлевна  и  Анна  Андреевна
          Ахматова, которая  приехала его навестить
          из  Ленинграда.  И  вот  они  сидели  все
          вместе,  пока  длился  обыск,  до утра, и
          пока шел этот обыск, за стеною,  тоже  до
          утра,  у  соседа их, Кирсанова, ничего не
          знавшего об обыске, запускали пластинки с
          модной в ту пору гавайской гитарой...

          "И только и света,
          Что в звездной, колючей неправде,
          А жизнь промелькнет
          Театрального капора пеной,
          И некому молвить
          Из табора улицы темной..."
                          Мандельштам

Всю ночь за стеной ворковала гитара,
Сосед-прощелыга крутил юбилей,
А два понятых, словно два санитара,
А два понятых, словно два санитара,
Зевая, томились у черных дверей.
И жирные пальцы, с неспешной заботой,
Кромешной своей занимались работой,
И две королевы глядели в молчании,
Как пальцы копались в бумажном мочале,
Как жирно листали за книжкою книжку,
А сам-то король -- все бочком, да вприпрыжку,
Чтоб взглядом не выдать -- не та ли
                                 страница,
Чтоб рядом не видеть безглазые лица!


А пальцы искали крамолу, крамолу...
А там, за стеной все гоняли "Рамону":
"Рамона, какой простор вокруг, взгляни,
Рамона, и в целом мире мы одни".

"...А жизнь промелькнет
Театрального капора пеной..."

И глядя, как пальцы шуруют в обивке,
Вольно ж тебе было, он думал, вольно!
Глотай своего якобинства опивки!
Глотай своего якобинства опивки!
Не уксус еще, но уже не вино.

Щелкунчик-скворец, простофиля-Емеля,
Зачем ты ввязался в чужое похмелье?!
На что ты истратил свои золотые?!
И скушно следили за ним понятые...

А две королевы бездарно курили
И тоже казнили себя и корили --
За лень, за небрежный кивок на вокзале,
За все, что ему второпях не сказали...

А пальцы копались, и рвалась бумага...
И пел за стеной тенорок-бедолага:
"Рамона, моя любовь, мои мечты,
Рамона, везде и всюду только ты..."

"...И только и света,
Что в звездной, колючей неправде..."

По улице черной, за вороном черным,
За этой каретой, где окна крестом,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Пока, обессилев, не рухну пластом!
Но слово останется, слово осталось!
Не к слову, а к сердцу подходит усталость,
И хочешь, не хочешь --- слезай с карусели,
И хочешь, не хочешь -- конец одиссеи!
Но нас не помчат паруса на Итаку:
В наш век на Итаку везут по этапу,
Везут Одиссея в телячьем вагоне,
Где только и счастья, что нету погони!
Где, выпив "ханжи", на потеху вагону,
Блатарь-одессит распевает "Рамону":

"Рамона, ты слышишь ветра нежный зов,
Рамона, ведь это песнь любви без слов..."

"...И некому, некому,
Некому молвить
Из табора улицы темной..."



 ЦЫГАНСКИЙ РОМАНС 

Повстречала девочка бога,
Бог пил мертвую в монопольке,
Ну, а много ль от бога прока
В чертовне и в чаду попойки ?
Ах, как пилось к полночи !
Как в башке гудело,
Как цыгане, сволочи,
Пели "Конавэлла" !

"Ай да Конавэлла, гран-тадела,
Ай да йорысака палалховела !"

А девчонка сидела с богом,
К богу фасом, а к прочим боком,
Уж домой бы бежать к папане,
А она чокается шампанью.
Ах, елочки-мочалочки,
Сладко вина напьются
В серебряной чарочке
На золотом блюдце !

Кому чару пить ?! Кому здраву быть ?!
Королевичу Александровичу !

С самоваров чертям полуда,
Чар летал над столами сотью,
А в четвертом часу, под утро,
Бог последнюю кинул сотню...
Бога, пьяного в дугу,
Все теперь цукали,
И цыгане -- ни гу-гу,
Разбрелись цыгане,
И друзья, допив до дна, --
Скатертью дорога !
Лишь девчонка та одна
Не бросала бога.
А девчонка та с Охты,
И глаза у ней цвет охры,
Ждет маманя свою кровинку,
А она с богом сидит в обнимку.
А надменный половой
Шваркал мокрой тряпкой,
Бог с поникшей головой
Горбил плечи зябко
И просил у цыган хоть слова,
Хоть немножечко, хоть чуть слышно,
А в ответ ему -- жбан рассола :
Понимай, мол, что время вышло !
Вместо водочки -- вода,
Вместо пива -- пена !..
И девчоночка тогда
Тоненько запела :
"Ах да Конавэлла, гран-традела,
Ай да йорысака палалховела..."
Ах, как пела девчонка богу !
И про поле, и про дорогу,
И про сумерки, и про зори,
И про милых, ушедших в море.
Ах, как пела девчонка богу !
Ах, как пела девчонка Блоку !
И не знала  она, не знала,
Что бессмертной в то утро стала.
Этот тоненький голос в трактирном чаду
Будет вечно звенеть в "Соловьином саду".



 САЛОННЫЙ  РОМАНС 
   Памяти Александра Николаевича Вертинского
         "...Мне снилось, что потом,
         В притонах Сан-Франциско,
         Лиловый негр Вам подает манто..."

И вновь эти вечные трое
Играют в преступную страсть,
И вновь эти греки из Трои
Стремятся Елену украсть.
А сердце сжимается больно,
Виски малярийно мокры
От этой игры треугольной,
Безвыйгрышной этой игры.

Развей мою смуту жалейкой,
Где скрыты лады под корой,
И спой, как под старой шинелькой
Лежал "сероглазый король".
В беспамятстве дедовских кресел
Глаза я закрою, и вот --
Из рыжей Бразилии крейсер
В кисейную гавань плывет.

А гавань созвездия множит,
А тучи -- летучей грядой !
Но век не вмешаться не может,
А норов у века крутой !
Он судьбы смешает, как фанты,
Ему ералаш по душе,
И вот он враля-лейтенанта
Назначить морским атташе.

На карте истории некто
Возникнет, подобно мазку,
И правнук "лилового негра"
За займом приедет в Москву.
И все ему даст непременно
Тот некто, который никто,
И тихая " пани Ирэна"
Наденет на негра пальто.
И так этот мир разутюжен,
Что черта ли нам на рожон ?!
Нам "ужин прощальный" -- не ужин,
А сто пятьдесят под боржом.
А трое ?Ну, что же что трое !
Им равное право дано.
А Троя ? Разрушена Троя !
И это известно давно.
Все предано праху и тлену,
Ни дат не осталось, ни вех.
А нашу Елену -- Елену
Не греки украли, а век !



      ПЕСНЯ ПРО НЕСЧАСТЛИВЫХ ВОЛШЕБНИКОВ, ИЛИ
               ЭЙН, ЦВЕЙ, ДРЕЙ ! 

Жили-были несчастливые волшебники,
И учеными считались и спесивыми,
Только самые волшебные учебники
Не смогли их научить, как быть счастливыми.
И какой бы не пошли они дорогою,
Все кончалось то бедою, то морокою !

    Но когда маэстро Скрипочкин --
    Ламца-дрица, об-ца-ца !
    И давал маэстро Лампочкин
    Синий цвет из-за кулис,
    Выходили на просцениум
    Два усатых молодца,
    И восторженная публика
    Им кричала -- браво,бис ! --
    В никуда взлетали голуби,
    Превращались карты в кубики,
    Гасли свечи стеариновые --
    Зажигались фонари !
    Эйн, цвей, дрей !
    И отрезанные головы
    У желающих из публики,
    Улыбаясь и подмигивая,
    Говорили -- раз, два, три !
    Что в дословном переводе означает --
    Эйн, цвей, дрей !

Ну, а после, утомленные до сизости,
Не в наклеенных усах и не в парадности,
Шли в кафе они куда-нибудь поблизости,
Чтоб на время позабыть про неприятности,
И заказывали ужин два волшебника --
Два стакана молока и два лапшевника.

    А маэстро Балалаечкин --
    Ламца-дрица, об-ца-ца !
    И певица Доремикина
    Что-то пела про луну,
    И сидели очень грустные
    Два усталых мудреца,
    И тихонечко, задумчиво,
    Говорили -- ну и ну !
    А вокруг гудели парочки,
    Пили водку и шампанское,
    Пил маэстро Балалаечкин
    Третью стопку на пари --
    Эйн, цвей, дрей !
    И швырял ударник палочки,
    А волшебники с опаскою,
    Наблюдая это зрелище,
    Говорили -- раз, два, три !
    Что, как вам уже известно,означает :
    Эйн, цвей, дрей !
Так и шли они по миру безучастному,
То проезжею дорогой, то обочиной...
Только тут меня позвали к Семичастному,
И осталась эта песня неоконченной.
Объяснили мне, как дважды два, учебники,
Что волшебники -- счастливые волшебники !
    И не зря играет музыка --
    Ламца-дрица, об-ца-ца!
    И не зря чины и звания,
    Вроде ставки на кону,
    И не надо бы, не надо бы,
    Ради красного словца
    Сочинять, что не положено
    И не нужно никому !
    Я хотел бы стать волшебником,

    Чтоб ко мне слетались голуби,
    Чтоб от слов моих, таинственных,
    Зажигались фонари ! --
    Эйн, цвей, дрей !
    Но, как пес, гремя ошейником,
    Я иду, повесив голову,
    Не туда, куда мне хочется,
    А туда, где :
    -- Ать -- два -- три !
    Что ни капли не похоже
    На волшебное :
    -- Эйн, цвей, дрей !




 СЪЕЗДУ ИСТОРИКОВ 

Полцарства в крови, и в развалинах век,
И сказано было недаром:
"Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам..."
    И эти, звенящие медью, слова,
    Мы все повторяли не раз, и не два.
Но как-то с трибуны большой человек
Воскрикнул с волненьем и жаром :
"Однажды задумал предатель-Олег
Отмстить нашим братьям хазарам..."
    Уходят слова и приходят слова,
    За правдою правда вступает в права.
Так помните ж, люди, и знайте вовек,
И к черту дурацкая смута :  *)
"Каким-то хазарам, какой-то Олег,
За что-то отмстил почему-то !"
    И это преданье седой старины --
    Пример для историков нашей страны !

-----------------------------------------
  *) Вариант :  Вовек, чтобы не было смуты :



 ТАК  ЖИЛИ  ПОЭТЫ 

В майский вечер, пронзительно дымный,
Всех побегов герой, всех погонь,
Как он мчал, бесноватый и дивный,
С золотыми копытами конь.

И металась могучая грива,
На ветру языками огня,
И звенела цыганская гривна,
Заплетенная в гриву коня.

Воплощенье веселого гнева,
Не крещенный позорным кнутом,
Как он мчал -- все налево, налево...
И скрывался из виду потом.

Он, бывало, нам снился ночами,
Как живой -- от копыт до седла.
Впрочем, все это было в начале,
А начало прекрасно всегда.

Но приходит с годами прозренье,
И томит наши души оно,
Словно горькое, трезвое зелье
Подливает в хмельное вино.

Постарели мы и полысели,
И погашен волшебный огонь.
Лишь кружит на своей карусели
Сам себе опостылевший конь !

Ни печали не зная, ни гнева,
По-собачьи виляя хвостом,
Он кружит все налево, налево,

И направо, направо потом.
И унылый смочок-бедолага,
Медяками в кармане звеня,
Карусельщик -- майор из ГУЛАГа,
Знай, гоняет по кругу коня !
В круглый мир, намалеванный кругло,
Круглый вход охраняет конвой...
И топочет дурацкая кукла,
И кружит деревянная кукла,
Притворяясь живой.



 ВАЛЬС-БАЛЛАДА  ПРО  ТЕЩУ  ИЗ  ИВАНОВА 

Ох, ему и всыпали по первое,
По дерьму, спеленутого,волоком !
Праведные суки, брызжа пеною,
Обзывали жуликом и Поллаком

Раздавались выкрики и выпады,
Ставились искусно многоточия,
А в конце, как водится, оргвыводы --
Мастерская, договор и прочее...

Он припер вещички в гололедицу
(Все в один упрятал узел драненький)
И свалил их в угол, как поленницу --
И холсты, и краски, и подрамники...

Томка вмиг слетала за "кубанскою ",
То да се, яичко, два творожничка...
Он грамм сто принял, заел колбаскою,
И сказал, что полежит немножечко.

Выгреб тайно из пальтишка рваного
Нембутал, прикопленный заранее...
А на кухне теща из Иванова,
Ксенья Павловна, вела дознание.

За окошком ветер мял акацию,
Билось чье-то сизое исподнее...
-- А за что ж его ? -- Да за абстракцию.
-- Это ж надо ! А трезвону подняли !

Он откуда родом ? -- Он из Рыбинска.
--Что рисует ? -- Все натуру разную.
-- Сам еврей ? -- А что ? -- Сиди не рыпайся!
Вон у Ритки без ноги, да с язвою...

Курит много? -- В день полпачки "Севера".
--Риткин, дьявол, курит вроде некрута,
А у них еще по лавкам семеро...
Хорошо живете? -- Лучше некуда !..
-- Риткин, что ни вечер, то с приятелем,
Заимела, дура, в доме ворога...
Значит, окаянный твой с понятием :
В день полпачки "Севера" -- недорого.
Пить-то пьет ? --
-- Как все по воскресениям !
-- Риткин пьет, вся рожа окарябана !
...Помолчали, хрустнуло печение,
И, вздохнув, сказала теща Ксения, --
-- Ладно уж, прокормим окаянного...


 ПЕСНЯ ПРО ВЕЛОСИПЕД 

Ах, как мне хотелось, мальчишке,
Проехаться на велосипеде.
Не детском, не трехколесном, --
Взрослом велосипеде!

И мчаться навстречу соснам --
Туда, где сосны и ели, --
И чтоб из окна глядели,
Завидуя мне, соседи --
Смотрите, смотрите, смотрите,
Смотрите, мальчишка едет
На взрослом велосипеде!..

...Ехал мальчишка по улице
На взрослом велосипеде.
-- Наркомовский Петька, умница, --
Шептались кругом соседи.

Я крикнул -- дай прокатиться! --
А он ничего не ответил,
Он ехал медленно, медленно,
А я бы летел, как ветер,
А я бы звоночком цокал,
А я бы крутил педали,
Промчался бы мимо окон --
И только б меня видали!..

...Теперь у меня в передней
Пылится велосипед,
Пылится уже, наверное,
С добрый десяток лет.
Но только того мальчишки
Больше на свете нет,
А взрослому, мне не нужен

Взрослый велосипед!
Ох, как хочется мне, взрослому,
Потрогать пальцами книжку,
И прочесть на обложке фамилию,
Не чью-нибудь, а мою!..
Нельзя воскресить мальчишку,
Считайте -- погиб в бою...
Но если нельзя -- мальчишку,
И в прошлое ни на шаг,
То книжку-то можно?! Книжку!
Ее -- почему никак?!
Величественный, как росчерк,
Он книжки держал под мышкой.
-- Привет тебе, друг-доносчик,
Привет тебе, с новой книжкой!
Партийная Илиада!
Подарочный холуяж!
Не надо мне так, не надо --
Пусть тысяча -- весь тираж!
Дорого с суперобложкой?
К черту суперобложку!
Но нету суперобложки,
И переплета нет.
...Немножко пройдет, немножко,
Каких-нибудь тридцать лет.
И вот она, эта книжка,
Не в будущем, в этом веке!
Снимает ее мальчишка
С полки в библиотеке!
А вы говорили -- бредни!
А вот через тридцать лет...

Пылится в моей передней
взрослый велосипед.



 ЮЗ 

По стеклу машины, перед глазами шофера
Бегают дворники направо-налево,
Направо-налево, направо-налево...
Не летят к нам птицы с теплого юга,
Улетают птицы на теплый юг,
Почему-то надо бояться юза,
А никто не знает, что такое юз,
Ах, никто не знает, что такое юз!
Телефон молчит мой, а это скверно,
Я-то понимаю, что дело в том,
Ты сейчас под зонтиком ходишь, наверно,
А под зонтиком трудно ходить вдвоем.
Ах, под зонтиком трудно ходить вдвоем!
И под медленным дождиком мокнет муза,
И у дождика странный, соленый вкус,
Может муза тоже боится юза?!
И не знает тоже, что значит юз?!
Ах, не знает муза, что значит юз!
По стеклу машины перед глазами шофера
Бегают дворники направо-налево,
Направо-налево, направо-налево...



 * * * 

От беды моей пустяковой
(Хоть не прошен и не в чести),
Мальчик с дудочкой тростниковой,
Постарайся меня спасти!

Сатанея от мелких каверз,
Пересудов и глупых ссор,
О тебе я не помнил, каюсь,
И не звал тебя до сих пор.

И, как все горожане грешен,
Не искал я твой детский след,
Не умел замечать скворешен
И не помнил, как пахнет свет.

...Свет ложился на подоконник,
Затевал на полу возню,
Он -- охальник и беззаконник --
Забирался под простыню.

Разливался, пропахший светом,
Голос дудочки в тишине...
Только я позабыл об этом
Навсегда, как казалось мне.

В жизни глупой и бестолковой,
Постоянно сбиваясь с ног,
Пенье дудочки тростниковой
Я сквозь шум различить не смог.

Но однажды, в дубовой ложе,
Я, поставленный на правеж,
Вдруг такие увидел рожи --
Пострашней карнавальных рож!

Не медведи, не львы, не лисы,
Не кикимора и сова, --
Были лица -- почти как лица,
И почти как слова -- слова.
За квадратным столом, по кругу,
В ореоле моей вины,
Все твердили они друг другу,
Что они друг другу верны!
И тогда, как свеча в потемки,
Вдруг из дальних приплыл годов
Звук пленительный и негромкий
Тростниковых твоих ладов.
И отвесив, я думал, -- дерзкий,
А на деле смешной поклон,
Я под наигрыш этот детский
Улыбнулся и вышел вон.
В жизни прежней и жизни новой
Навсегда, до конца пути,
Мальчик с дудочкой тростниковой,
Постарайся меня спасти!



 * * * 

Кошачьими лапами вербы
Украшен фанерный лоток,
Шампанского марки "Ихь штэрбе"
Еще остался глоток.

А я и пригубить не смею
Смертельное это вино.
Подобно лукавому змею,
Меня искушает оно!

"Подумаешь, пахнет весною,
И вербой торгуют в раздрыг,
Во первых строках -- привозною
И дело не в том, во-вторых.

Ни в медленном тлении весен,
Ни в тихом бряцаньи строки,
Ни в медленном таяньи весел
Над желтой купелью реки --

Ни лада, ни смысла, ни склада,
Как в громе, гремящем вдали,
А только и есть, что ограда
Да мерзлые комья земли.

А только и есть, что ограда
Да склепа сырое жилье...
Ты смертен, и это награда
Тебе -- за бессмертье Твое..."




 ПРОЩАНИЕ С ГИТАРОЙ 
  (Подражание Апполону Григорьеву)

      "...Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
      Ах, как скушно мне с тобой, моя душечка"

Осенняя, простудная,
Печальная пора,
Гитара семиструнная,
Ни пуха, ни пера!
Ты с виду -- тонкорунная,
На слух -- ворожея,
Подруга семиструнная, прелестница моя!
Ах, как ты пела смолоду,
Вся музыка и стать,
Что трудно было голову
С тобой не потерять!
Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
Ах, как плыла голова, моя душечка!
Когда ж ты стала каяться
В преклонные лета,
И стать не та, красавица,
И музыка не та!
Все в говорок про странствия,
Про ночи у костра,
Была б, мол только санкция,
Романтики сестра.
Романтика, романтика
Небесных колеров!
Нехитрая грамматика
Небитых школяров.
Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,,
Ах, как скушно мне с тобой, моя душечка!

И вот, как дождь по луночке,
Который год подряд,
Все на одной на струночке,
А шесть других молчат.
И лишь затем без просыпа
Разыгрываешь страсть,
Что, может, та, курносая,
"Послушает и дасть"...
Так и живешь, бездумная,
В приятности примет,
Гитара однострунная --
Полезный инструмент!

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
Ах, не совестно ль, тебе, моя душечка!

Плевать, что стала курвою,
Что стать под стать блядям,
Зато номенклатурная,
Зато нужна людям!
А что души касается,
Про то забыть пора.
Ну что ж, прощай, красавица!
Ни пуха, ни пера!

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
Что ж, ни пуха, ни пера, моя душечка!



 ЧЕРНОВИК ЭПИТАФИИ 

Худо было мне, люди, худо...
Но едва лишь начну про это,
Люди спрашивают -- откуда,
Где подслушано, кем напето?
Дуралеи спешат смеяться,
Чистоплюи воротят морду...
Как легко мне было сломаться,
и сорваться, и спиться к черту!
Не моя это, вроде, боль,
Так чего ж я кидаюсь в бой?
А вела меня в бой судьба,
Как солдата ведет труба!
Сколько раз на меня стучали,
И дивились, что я на воле,
Ну, а если б я гнил в Сучане,
Вам бы легче дышалось, что ли?
И яснее б вам, что ли, было,
Где -- по совести, а где -- кроме?
И зачем я, как сторож в било,
Сам в себя колочусь до крови?!
И какая, к чертям, судьба?
И какая, к чертям, труба?
Мне б частушкой по струнам, в лет,
Да гитара, как видно, врет!
А хотелось-то мне в дорогу,
Налегке,при попутном ветре,
Я бы пил молоко, ей-Богу,
Я б в лесу ночевал, поверьте !

И шагал бы, как вольный цыган,
Никого бы нигде не трогал,
Я б во Пскове по-птичьи цыкал,
И округло б на Волге окал,

И частушкой по струнам - в лет,
Да гитара, как видно, врет,
Лишь мучительна и странна,
Все одна дребезжит струна !

Понимаю, что просьба тщетна,
Поминают -- поименитей !
Ну, не тризною, так хоть чем-то,
Хоть всухую, да помяните !

Хоть за то,что я верил в чудо,
И за песни, что пел без склада,
А про то, что мне было худо,
Никогда вспоминать не надо !

И мучительна, и странна,
Все одна дребезжит струна,
И приладиться к ней, ничьей,
Пусть попробует, кто ловчей !

А я не мог!



 РАЗГОВОР С МУЗОЙ 

Наплевать, если сгину в какой-то Инте,
Все равно мне бессмертные счастьем потрафили
На такой широте и такой долготе,
Что ее не найти ни в какой географии...
    В этом доме у маяка !..
    В этом доме не стучат ставни,
    Не таращатся в углах вещи,
    Там не бредят о пустой славе,
    Там все истинно, и все вечно !
    В этом доме у маяка !..
Если имя мое в разговоре пустом
Будут втаптывать в грязь с безразличным
                                 усердьем,
Возвратись в этот дом, возвратись в этот дом,
Где тебя и меня наградили бессмертьем...
    В этом доме у маяка !..
    В этом доме не бренчать моде,
    В этом доме не греметь джазам,
    Но приходит в этот дом море,
    Не волной, а все, как есть, разом !
    В этот дом у маяка...
Если с радостью тихой партком и местком
Сообщат, наконец, о моем погребении,
Возвратись в этот дом, возвратись в этот дом !
Где спасенье мое и мое воскресенье !
    В этом доме у маяка,
    В этом доме все часы -- полдни,
    И дурные не черны вести,
    Где б мы ни были с тобой, помни !

В этом доме мы всегда вместе !
В этом доме у маяка !..



 ПЕСНЯ 

Телефон, нишкни, замолкни !
Говорить -- охоты нет.
Мы готовимся к зимовке,
Нам прожить на той зимовке
Предстоит немало лет.
Может, десять, может, девять.
Кто подскажет наперед ?!
Что-то, вроде, надо делать,
А вот то и надо делать,
Что готовиться в поход.
Будем в списке ставить птички,
Проверять по многу раз :
Не забыть бы соль и спички,
Не забыть бы соль и спички,
Взять бы сахар про запас.
Мы и карту нарисуем !
Скоро в путь !
Ничего, перезимуем !
Как-нибудь перезимуем.
Как-нибудь !
Погромыхивает еле
Отгулявшая гроза...
Мы заткнем в палатке щели,
Чтобы люди в эти щели
Не таращили глаза.
Никакого нету толка
Разбираться -- чья вина ?!
На зимовке очень долго,
На зимовке страшно долго
Длятся ночь и тишина.


Мы потуже стянем пояс --
Порастай беда быльем !
Наша льдина не на полюс,
Мы подальше, чем на полюс, --
В одиночество плывем !

Мы плывем и в ус не дуем,
В путь так в путь !
Ничего, перезимуем.
Как-нибудь ! Перезимуем
Как-нибудь !

Годы, месяцы, недели
Держим путь на свой причал,
Но, признаться, в самом деле
Я добравшихся до цели
Почему-то не встречал.

Зажелтит заката охра,
Небо в саже и в эоле
Сквозь зашторенные окна...
Строго смотрят окна в окна,
Все зимовки на земле.

И не надо переклички,
Понимаем все не так...
Будем в списке ставить птички...
Не забыть бы соль и спички,
Сахар, мыло и табак.

Мы, ей-Богу, не горюем.
Время -- в путь.
Ничего, перезимуем.
Как- нибудь перезимуем,
Как-нибудь.




 МЫ НЕ ХУЖЕ ГОРАЦИЯ 

Вы такие нестерпимо ражие,
И такие, в сущности, примерные,
Все томят вас бури вернисажные,
Все шатают паводки премьерные.
Ходите, тишайшие, в неистовых,
Феями цензурными заняньканы !
Ну, а если -- ни премьер, ни выставок,
Десять метров комната в Останкине !
Где улыбкой стражники-наставники
Не сияют благостно и святочно,
Но стоит картина на подрамнике,
Вот и все !
А этого достаточно !
Там стоит картина на подрамнике --
Этого достаточно !
Осудив и совесть, и бесстрашие
(Вроде не заложишь и не купишь их),
Ах, как вы присутствуете, ражие,
По карманам рассовавши кукиши !
Что ж, зовите небылицы былями,
Окликайте стражников по имени !
Бродят между ражими Добрынями
Тунеядцы Несторы и Пимены.
Их имен с эстрад не рассиропили,
В супер их не тискают облаточный,
"Эрика" берет четыре копии,
Вот и все !
А этого достаточно!
Пусть пока всего четыре копии --
Этого достаточно !

Время сеет ветры, мечет молнии,
Создает советы и комиссии,
Что ни день -- фанфарное безмолвие
Славит многодумное безмыслие.

Бродит Кривда с полосы на полосу,
Делится с соседской Кривдой опытом,
Но гремит напетое вполголоса,
Но гудит прочитанное шепотом.

Ни партера нет, ни лож, ни яруса
Клака не безумствует припадочно,
Есть магнитон системы "Яуза",
Вот и все !
А этого достаточно !

Есть, стоит картина на подрамнике !
Есть, отстукано четыре копии !
Есть магнитофон системы "Яуза" !
И этого достаточно !


 *  *  * 

Прилетает по ночам ворон,
Он бессонницы моей кормчий,
Если даже я ору ором,
Не становится мой ор громче.
Он едва на пять шагов слышен,
Но и это, говорят, слишком.
Но и это, словно дар свыше, --
Быть на целых пять шагов слышным !